Жизнь человека заканчивалась. Это не было видно никому, кроме него самого: и туда посмотри – пусто, и сюда загляни – нерешённых и нерешаемых проблем столько, что даже взяться за них и то – нереально, не то, что решить… человек и так пробовал, и эдак: выхода не было.

И тогда он сам для себя решил, что это, наверное, «конец». «Хотя… какой «конец»? За что и почему?! Ведь мне всего ничего! Да и не успел я ничего: ни полюбить, ни испортить, ни загадить». А потом призадумался и решил: «А ведь и доброго ничего не сделал; не испортил, не загадил – это одно, а вот… доброго?» И ещё больше приуныло сердце человеческое; затосковал он, как голубь по голубке, и заплакал, запричитал сам в себе песню грустную, никому не слышную.

А вокруг проходили десятки. Сотни, а, в глобальном масштабе, даже и тысячи. Они проходили, текли, шли мимо: не останавливались. Хотя те, что рядом, иногда кидали какой-то встревоженный взгляд на страдальца, и тогда он или прятался в себя ещё глубже, или весь раскрывался навстречу: «Вдруг?! Вдруг у этого человека есть хоть какой-то ответ? Ответ на то, чего я не знаю, но ищу. А что я ищу? Чего не знаю? Да и этого я не знаю…», и опять человек погружался в пучину себя, в глубину и омут; это состояние было неоднородным, оно менялось от количества солнечного света, от дня, от тех, кто рядом; оно менялось, это состояние, но суть его была одна: там – вода, и «она меня непременно поглотит».

Сколько лет это было? И когда началось? Человек «ковырялся» в себе какой-то «палочкой», брезгливо приподнимая то одно событие, то другое: воспоминания были слежавшимися и ничего собой не представляли. Он был как бомж, ковыряющийся в чужом, с целью найти себе. Почему в чужом? Потому что то, что было перед человеком, в его «нутри» и в его памяти, не было его собственным «я»: всё это было то ли напоказ, то ли по «нужде», то ли на «потребу». Хотя откуда она, нужда? Не знал он её; был, как все: дом, квартира, жена, работа. Сослуживцы, приятные женщины, долги, поездки, дети,  и где-то вдалеке, совсем неясным и почти расплывающимся пятном – ещё живые старенькие родители.

Жил, жил, был, ходил, говорил, что-то делал. А вот сейчас, встал, посмотрел, а ничего и нет: ни в руках, ни в  памяти. И «зачем жил, для чего» - всё оказалось тленом.

Недолго был в таком состоянии человек: может, месяц, может, два. И вдруг: болезнь; прямо из ниоткуда, ибо всегда был здоров и следил за собой, и за состоянием здоровья всей своей семьи. Но когда мы  «сходим с круга» и совершенно внезапно, как-будто получив откуда-то невидимый удар «под дых»,  расслабляемся, тут же, сразу же, «приступают» к нам те, кто не дремлет, кто извечно ждёт «своего» часа, а «свой» он у них тогда, когда нам плохо. Откровенно плохо. И во всём: сразу и во всём.

Так и здесь: вроде, какой-то недуг. Вроде, ничего страшного. Но в глубине души и по огромностям головы заходили какие-то чёрные, защелкал какой-то невидимый счётчик, и кто-то сначала тихо, а потом всё наглее и громче стал сопоставлять: «А вот такое же было вот с тем-то, помнишь? Жена рассказывала: заболело что-то, махнул рукой, никуда не пошёл, как все мы подумал: стерпится, «перетрётся». А оно не перетерлось, а превратились… А во что превратилось…» – дальше уже шёл голос погромче и говорил он резче и противнее. Человек гнал от себя эти мысли, но состояние головы всё ухудшалось: враг, почуяв слабину, стал наседать сильнее и с наглостью неотразимой.

Но и болезнь была не смертельной, и жизни был ещё далеко не конец. А человек уже встал и пошёл: пошёл к краю; сам для себя он решил: «всё, хватит! Всё вокруг – без меня! И меня не станет, всё так же и будет: будут ездить машины, течь дождь, подписываться бумаги, жена будет готовить детям, родители будут где-то там «ныть», что им совсем плохо и одиноко: всё будет, как всегда. А мне это всё надоело: хочу… хочу…

…а чего же я хочу? Умереть?

- Нет.

- Поменять жизнь?

- Может, и да…

...но на что? Нет, вернее, как поменять? Что в ней сделать? Влюбиться?

О-о-о-о… пробовал, отпадает: не утешает; проблем становится ещё больше. Да и сил сколько надо: опять изображать из себя павлина, распускать «хвост», умничать, водить, удивлять, радовать. А потом…  потом всё опять «приестся» и станет таким же: «денег дай, за границу отвези, шубу купи». Нет, влюбиться – отпадает.

А что? Что тогда поменять? Может, машину? Бред: моя эта ещё хорошая.

Может, в отпуск съездить? Может. Может, на рыбалку хотя бы «рвануть»? Может. И всё?! Это всё, что нужно, что бы жизнь моя изменилась? Нет, наверное, не всё. А что? Что ещё сделать, чтоб прервался этот замкнутый круг похожести одного на второе? Куда мы все мчимся? Зачем и почему? Что нам всем поистине надо? Не детям, не жёнам, а именно нам? Каждому из нас? Что надо?!

…мне так плохо! Так плохо, как никогда. И не болезнь это: знаю! Душа мятётся и мается, сворачивается клубочком и тихо скулит внутри. Что, душа моя, что? Что тебе надо? Что плачешь, бедненькая?» И нет ответа: молчит. Только слышно сопение и утирание слёз маленькой, тёпленькой лапкой.

Кто-то внутри нас плачет. Кто-то внутри нас страдает, Ему (ей) плохо. А мы и не знаем, не видим, не можем помочь. Хоть и чувствуем: кому-то плохо. И так плохо, что плохо и нам. И видно это и по глазам нашим, и по рукам, то роняющим чашку, то, впопыхах делающим что-то совершенно несуразное.

«Душа! Ты где? Ты почему одна и что тебе надо? Что надо, чтоб ты не плакала и не унывала? Душа, отзовись, скажи! Я всё для тебя сделаю, миленькая, только не плачь! Только не уходи от меня, не хандри и не закрывайся в свои пустоты: я итак тебя не вижу, я итак о тебе ничего не знаю. Не чувствую.

...не знаю?! Не вижу?! Сам себя не знаю… сам себя не вижу. Не люблю. Вот! Вот, вот! Чуть-чуть где-то что-то «задело», чуть-чуть где-то что-то «отозвалось», как будто маленький ребёнок, сидящий в углу, вдруг перестал плакать и поднял на нас своё маленькое, испуганно-плаксивое личико. Душа, я угадал?! Тебе плохо, потому что я тебя не люблю, да?!  Миленькая, ну ты что?! Я люблю, тебя, люблю! Хотя... что говорю-то?! Кому вру? Себе? Как можно любить то, о существовании чего даже не подозреваешь? Я живу благодаря чему? А хожу? А дышу? Езжу на машине? Благодаря рукам и ногам. А ещё? А ещё – голове! Ну, молодец, сообразил. А дальше? А дальше? Да фиг его знает! Да и зачем мне всё это надо???

….

Выхода не было.

Тот, кто вчера ещё плакал где-то там, глубоко внутри мозга ли, сердца ли плакать перестал и куда-то «делся», сколько человек не звал его, не кричал, ни просил: вчерашнее плачущее дитя изнутри куда-то «делось», его не стало. И медленно, огромно, но как-то очень остро встал вопрос, прямо перед глазами, как встаёт отчёркнутый красным маркером текст: «души нет: она умерла. А плакала она вчера от горя. Но даже утешить ты её не смог…»

…

И человек пришёл к краю. Нет, он не пошёл на берег обрыва, не поехал за город, чтоб утопиться в ближайшей канаве. Он пришёл к краю внутри себя. Медленно, но бесповоротно: жизни дальше не было, и быть не могло: без души. Убив ребёнка внутри себя, как можно жить дальше? Да и зачем? Живой мертвый?

Люди проходили мимо; у кого-то звенел телефон, куда-то поворачивала машина, девушка совершенно рядом весело смеялась и глаза её брызгали сотнями искр.. и можно было бы остаться жить, но это был конец; конец посреди шума и тишины, посреди сотен ног и совершенного одиночества. Конец всему.

Люди. Когда вы увидите человека хорошо одетого, вкусно пахнущего, у которого есть дом, квартира, машина, жена, должность, красивый кожаный портфель или ещё какой-то атрибут достатка, посмотрите ему в глаза. И вы можете увидеть, что в костюме вообще-то никого нет. Да, там может находиться тело, но внутри может не быть никого: внутри самого костюма и самого тела человек мёртв. Он жив, но мёртв. И так и ходит умерший.

Это страшно, но это реально. Оно есть и множится; в погоне за вещами, в погоне за тем, за чем гонится весь белый свет и все люди, мы теряем самое главное: ребёнка внутри себя. Ребёнка, которого зовут Душа и которому от нас ничего не надо, кроме пристанища, пристанища  по имени «душа». Она должна  быть в нас, жить в нас, иначе мы умираем: медленно ли, быстро ли. Но если этот «ребёнок» внутри нас исчезает, то умираем именно мы сами: «мы» как люди и «мы» как создания, и делаемся просто телами: физическими телами, отчаянно справляющими свои всё возрастающие нужды.

Остановитесь и прислушайтесь внутри себя: Ваш ребёнок Душа ещё жив?